— Засоряется, — как бы пожалел мельник, — а то бы ничего.
— Эх, Егор, Егор, — вздохнул Иван Павлович, — придется тебе все-таки с нами в город прокатиться.
— А разь я не знаю?
Позвали Алексея. Он тоже слазил, посмотрел и страшно выругался. Затем в это дело посвятил помольщиков и одного за другим сводил посмотреть, куда течет их мука. Мужиков не столько удивило, сколько восхитило это хитрое приспособление. Только один возмутился.
— Ты бы хоть свечи в церкви покупал да грехи замаливал, — смеялись над Егором.
— Нет, как все у него ловко!
— Вместе с брательником Ефремом старались, — ответил Егор.
— Награду тебе дать!
— Награду — это как есть. За тем вон и приехали из города.
А сердитому мужику неймется. Очень ему обидно.
— Какой ты обжора! — крикнул он. — И чтоб тебе подавиться нашей мукой!
Другой игривым голосом запротестовал:
— Ну вот еще, мукой подавиться. Да много ли на каждого придется? Не больше, чем по две горсточки. Корове один раз в лохань посыпать.
Нашелся бывалый мужик из соседней деревни.
— Это что, братцы, горстка муки! А вот в Москве есть церква, и прозывается она «Микола-на-капельках».
— На капельках?
— На них. А почему? А потому, что трактирщик ее выстроил на капельки вина. Вру? Ей-богу, нет. Вон Миколай-угодник в углу, он подтвердит. В его имя построено.
— Да говори ты, складно говори! — подтолкнул его второй мужик из той же деревни. Он-то уж знал, в чем дело.
— Трактирщик тот вино в стаканы недоливал аль сливал, кто не допьет. Ну и сызнова остатки эти в посуду, и опять же продавал. На выручку и построил церкву.
— Врешь ты! — заметил Алексей.
— Вот тебе и вру! А после смерти в рай попал. Ей-богу. Знамение с того света было такое. Прямо в церкви при чтении Евангелия голос…
— С неба?
— Оттудова прямо.
Все, даже Егор, с интересом слушали мужика. Один задумчиво произнес:
— Ну, эта мука сироткам пойдет. Комитет бедноты раздаст.
— И бедным вдовам.
— Мука, братцы, что! Много ли ее! А вот давайте-ка амбар у них проверим.
— Пора у всех проверять. Чего ждать! Нынче начнем.
— Ждать вредно. Пока прохлаждаемся, весь хлеб попрячут.
Они уже, свои и из соседней деревни, готовы были идти, но их остановил Федя.
— Мы сами, без вас проверим.
Мужики принялись спорить. Они словно опомнились от шуток. Федя вопрошающе посмотрел на нас.
— Орудуй, Федя, проверяй с ними, — сказал Иван Павлович, — а мы обойдемся без тебя.
Пятистенный амбар Егора стоял недалеко от мельницы, на луговине. В амбаре были две плотно сколоченные и окованные дубовые двери. Каждая заперта на два замка — висячий и внутренний, винтовой. Крепкие запоры, что и говорить!
Егор и к амбару пошел с охотой. Ему все равно теперь. Только Ефрем, брат его, сидел в сторонке, будто чужой. Егор, конечно, успел рассказать ему обо всем.
— Иван Павлович! — позвал я предчека. — Нет у меня охоты идти на обыск к Жукову. Делайте без меня.
— Жалеешь, что ль, его?
— Какой черт! Просто мне противно на него смотреть. Потом — надо проведать Андрея. Да я приду скоро.
— Ты его не отпускай. Поедем вместе.
— Не отпущу. О-ох, как я устал, Иван Павлович! Голова болит, и ноет рука. Надо сделать перевязку. Я разбередил рану.
— Тогда иди, иди отдохни. Обойдемся тут. Надо еще одну подводу нарядить — этих чертей везти.
Туча приблизилась, ветер усилился, и крылья мельницы бешено сновали снизу вверх, снизу вверх. Того и гляди, ветер поломает их.
Шел я сначала дорогой, потом гумнами и свернул в имение. Надо навестить Василису, спросить, не был ли кто…
Со стороны села налетел вихрь и так крутанул, что поднял пыль на дороге и солому на гумне. На момент ничего не стало видно.
Переждав возле стожка сена, когда вихрь перенесется на поля, я заторопился. Имение недалеко.
А дождь уже шумел и шел стеной. Пронесся ветер, сердито блеснула молния, и вдруг потемнело. Послышались урчащие многократные раскаты грома, и сильнее зашумел вдали дождь. Пришлось прибавить шаг.
— Петя-я, — вдруг услышал я сзади себя, — подожди-и!
Сквозь пыль, которая вновь поднялась, едва разглядел я бегущую мне вдогонку девушку.
«Кто это может быть? Кто меня здесь знает? Да, конечно, это…»
— Санька-а! — крикнул я.
Девушка резко остановилась, будто чего-то испугалась. Ветер раздувал на ней белое платье, играя складками, трепал распустившиеся волосы.
— Санька! Что стоишь? Иди сюда!
— Да не Санька я, — чуть не плача, отозвалась девушка. — Елька я!
Теперь уже я остановился. Для меня это было совершенно неожиданным. И вот мы стоим всего шагах в десяти друг от друга, не двигаясь с места.
— Лена?! — удивился я и встревожился. — Ты?
Она молча смотрела по направлению к селу, где уже хлестал дождь, а ветер злобно рвал с ветхих крыш солому.
Мне вспомнился проливной дождь, который заставил нас с Андреем остановиться в этом селе у вдовы Арины.
Впервые тогда из окна увидел я Лену, бегущую с Санькой под дождем. Они возвращались с сенокоса. Затем, запыхавшиеся, промокшие, они шумно ввалились в избу, и щеки у них были румяные… Все это пронеслось сейчас в голове в одно мгновение.
— Лена, иди же!
И сквозь ветер послышалось грустно:
— Куда-а?
— Сюда. Дождь!
— Боюсь!
— Кого? Дождя?
— Тебя!
— Промокнешь.
Ударили крупные капли. На дороге от них брызнули всплески, будто падали они не в пыль, а в реку. Вновь осветила молния почти черное на западе небо, вновь резко грянул оглушительный, устрашающий гром. А Лена все стояла и стояла, чуть согнувшись, будто кто-то занес над ее головой руку для удара.