Восход - Страница 43

«Хоть бы слово услышать!»

В комнату совершенно спокойно с подносом в руках вошла Василиса. Расставила на столе тарелки, затем, скрывшись, вновь появилась и внесла огурцы, дымящееся мясо, лук, хлеб.

Когда она входила, разговоры прекращались.

Тарасов что-то крикнул ей вслед. Затем к столу из того же угла, где сидел до этого Полосухин, хромая, прошел молодой человек. Уж этот-то знаком мне. Значит, Ванька Жуков или успел выспаться, или совсем не ложился, а прямо от своих будущих родных прохромал сюда.

«Так вот ты еще каков, дружок!»

Снова вошла Василиса, и на столе прибавились две бутылки, большие квадратные, будто из-под керосина. Это были старинные штофы.

Мне стало ясно. Хотел было отойти — ведь пора встречать Ивана Павловича, — но услышал откуда-то снаружи тихий стук. Тарасов быстро встал и качающейся походкой направился в ту дверь, откуда выходила Василиса. Там дверь на кухню. Опять стук издали. И, кажется, скрип колес, фырканье лошади. Услышал это и Федя. Он поднял голову. Я ему кивнул, он пополз по канаве.

А в это время я глаз не спускал с сидящих за столом. Они настороженно ждали хозяина.

Скоро он вошел, а с ним вместе — этого я никак не ожидал, — вместе с ним тучный старик Климов и председатель Бодровского сельсовета. Председатель нес два жбана, точь-в-точь такие же, какие Андрей захватил тогда у них в салотопне. Все весело поздоровались и сели к столу. Стало быть, вот для кого фабриковали самогон в салотопне.

Председатель был выпивши и сразу начал что-то рассказывать, но Васильев погрозил ему стеком. Председатель, все так же улыбаясь, полез в карман, вынул две бумажки, одну подал Васильеву, вторую — Жильцеву. Как ни было это далеко от меня, но я заметил, что на бумажках были штампы и печати.

«Подложные документы!»

Снова кто-то подошел к окну и, полуоткрыв штору, взглянул наружу. Я прижался к стене. Свет из щели брызнул на улицу. Через некоторое время он исчез.

Из-за угла показался Федя и принялся махать мне, чтобы я шел к нему. Пришлось лечь и ползти по канаве. Опять взвыл Архимед.

Федя взял меня за руку, и мы, полусогнувшись, пошли вдоль стены к углу дома.

— Вон, — шепнул Федя и указал по направлению к какому-то сараю или омшанику.

Там стояла лошадь, впряженная в телегу, на телеге лежала куча травы. Лошадь была привязана вожжой за столб, под морду брошен корм.

— Есть кто там? — спросил Федя, указывая на дом.

Я рассказал, что видел. Федя, посиневший от холода, дрожал.

— А чья это телега? — спросил я.

— Не знаю… Пойдем… вон туда.

Мы тихо добрались до сарая. Дверь была полуоткрыта.

В сарае валялись поломанная мебель, щепки, дрова и три улья. Один улей лежал возле окна.

От дома послышались шаги и звук, похожий на тот, когда несут колотые сухие поленья дров.

Федя встал на улей. Слышно было, как кто-то, тихо говоря, подошел к телеге. Послышался шорох раздвигаемой травы. Затем в телегу что-то начали складывать.

— Винтовки. Считай, — шепнул Федя.

Винтовки укладывали бодровский председатель, Жуков, Тарасов и Жильцев.

Уложили быстро, сверху еще накрыли травой. Вышли Полосухин с Васильевым.

Полосухин нес два оцинкованных ящика. И это уложили на телегу.

— Езжай гумнами, — посоветовал Жильцев, — а там вдоль реки.

— Стало быть, седьмого? — хрипло спросил председатель.

— К пяти утра. У моста вас встретят.

Потом Жильцев, поправив очки, строго спросил:

— Надежные?

— Все равно им деваться некуда. Дезертир — он и есть дезертир.

— Пока в руки им это не давай, — указал на телегу.

Подвода, скрипя колесом, тронулась… В саду снова взвыл Архимед.

— Пошли! — приказал Жильцев.

И все направились обратно в дом. Сзади тяжело плелся Климов.

«Жаль, — подумал я, — не расстреляли тебя в прошлом году вместе с сыном».

— Что теперь делать? — спросил Федя.

— Василису повидать.

— Как?

— Не знаю как, а надо. Ты вот что, Федя, оставайся, а я пойду встречать наших из города. Сам повидай Василису и спрячься, подглядывай.

— Выпить бы! — пожелал Федя.

— Попроси у Василисы. А то простынешь.

Садом, а затем гумнами вышел я в обход на ведущую в город большую дорогу.

Как спать хочется! Все тело ноет, а мокрые ноги горят, во рту пересохло. Вот чья-то копешка сена стоит на гумне. Эх, зарыться бы в нее! Или хоть посидеть. Но я знал, что едва сяду, как сразу усну. И все же сами ноги потянули к ней. Ну, если не посидеть, так постоять прислонясь.

И, когда добрался до копны, разулся, вытер о сухое сено ноги, постелил в ботинки, потом закурил, чтобы не дремать, как вдруг заныла рука. А я совсем забыл про нее. Посмотрел на кисть — она в грязи, ссадинах и застывшей крови.

«Заражусь, — мелькнуло в голове. — Чем бы промыть?»

Не раздумывая, подошел к густому придорожнику и росой принялся мыть и оттирать кисть. Она совсем окоченела, решил погреть ее под мышкой. Стало теплее.

Снова забрался в сено. Нет, не усну. Да они же поедут мимо меня. Неужели не услышу? Нет, не усну, не усну.

…Проснулся я, сам не зная почему. А может быть, и не спал, а только дремал и этот грохот телег донесся до меня.

Они гнали рысью. Не показываясь им, я прижался к сену.

Ехали на трех подводах. На передней правил Василий Брындин, по прозвищу Брында. Богатырь, когда-то первый кулачный боец в уезде. С ним два красноармейца. На второй — Иван Павлович Боркин, предчека. И у него на телеге люди.

На третьей… на третьей, ба, мой друг, одноглазый Филя, мой односельчанин. Начальник увоенкома из ефрейторов.