Восход - Страница 80

Под дружный хохот урядника подняли и усадили за стол. Осовело смотрел он на хохочущих от души людей и ничего не мог понять. Печник налил ему «кипятку», поднес.

— Что? Кто позволил смеяться? — еще не придя в чувство, забормотал урядник. — Знаете, что за это Сиби-ирь!

Снова чайная взорвалась веселым хохотом. То-то будет о чем рассказать родным и соседям в деревне. А тенор поразился, даже руками развел.

— Вот это служака.

Печник пояснил:

— Привычка. Еще бы, двенадцать лет был специалистом.

— Теперь ему самое место быть в милиции. У Жильцева.

Хозяйка, когда мы вернулись к своему столу и уселись, зайдя за стойку буфета, искоса наблюдала за нами. Интересно, что она думает о нас? В глазах ее, когда она косо посматривала в нашу сторону, виден был злобный блеск.

У меня мелькнула догадка, что между трактирщицей и урядником существует какая-то связь.

Иван Павлович сидел, низко опустив голову.

Андрей, схватив себя за бороду, вдруг так залился смехом, что, откинувшись, ударился о притолоку окна.

— Что ты, борода, так заржал? — даже испугался я.

Он молча указал на большой чайник. Я догадался. Это старый хочет обдурить нас с Иваном Павловичем и вот заранее радуется своему успеху.

— Чай-то… осты-ыл! По-пей-те, — с трудом выговорил Андрей, и слезы показались у него на глазах.

— Верно, надо чайку попить, — очнулся от раздумья Иван Павлович.

Он придвинул маленький чайник и начал наливать. Я искоса, будто невзначай, посмотрел на хозяйку и поймал ее взгляд. Взгляд у нее был какой-то странный: настороженный, испуганный.

Когда Иван Павлович начал наливать в стакан из большого чайника, Андрей внезапно примолк. А Иван Павлович, взяв стакан в руки, подернул плечами.

— А ведь верно, совсем остыл, — промолвил он.

— Остыл, знамо, пока вы там калякали. Да в такую жару зачем горячий? Прохладный лучше. Вроде кипячена вода.

Андрей сказал это очень убедительно. Лишь усмешка мелькнула в его глазах.

— Ладно, коль так, — согласился Иван Павлович и, откусив постного сахара, глотнул сразу полстакана. Глотнул и поперхнулся. Чуть глаза на лоб не вылезли.

Хозяйка быстро скрылась на кухню.

— Огурцом, огурцом! — нашелся Андрей. — От кашля огурец само добро.

Мне думалось, что Иван Павлович начнет ругаться. Нет. Откашлявшись, он взял малосольный огурец.

— Н-да-а, что же нам с ней, с хозяйкой, делать?

— Ваня, ничего не делать, Ваня.

— Хозяйка! — крикнул он и поманил ее пальцем.

Она быстро подошла, перегнулась.

— Что, гости дорогие?

— Ты чего нам подала?

— Аль не испробовали?

— Убери эту вонючую дрянь. Или Андрей за окно ее выльет.

— Такое добро за окно? — всполошился уже Андрей. — Э-эх, нет, лучше я вот…

И он так быстро налил в стакан, так молниеносно выпил, что Иван Павлович и глазом не успел моргнуть. А хозяйка от души была рада.

— Сколько за все? Самогон не в счет.

— Да ничего не надо. Разь я вас не признала? Обоих признала. И вот его, Андрея-валяльщика, признала. А как же! Лучше его валенок нет на базаре! И не ищи.

Андрей так и привскочил. Глаза блестели.

— Разь правда? — чуть не завопил он от гордости.

— Вон богородица порукой — не вру, — перекрестилась хозяйка. — Вот я и старалась угодить вам. Уж простите, дорогие гости. От сердца.

— Ну ладно, от сердца. Так и быть.

Иван Павлович направился к двери, за ним Андрей, все еще находясь в восторге и кивая головой хозяйке. За ними я, чуть охмелевший.

А сзади в чайной шумели, кричали, спорили, пили самогон.

Нет, не зря мы сюда заглянули. Совсем не зря.

Глава 23

Снова тянутся поля нашей степной губернии. Снова овраги, долки, впадины. Лишь изредка встретится лес, да и то мелкий — не отличишь от кустарника. А где нет леса, там нет и влаги; тощие реки быстро мелеют. Солнце их сушит, ветер выдувает, и редко встретишь плотину. Разве только там, где пригнездилась невзрачная водяная мельница, словно ласточкино гнездо.

Тяжко жить в такой безлесной и безводной местности. Жарким летом во время жнитва негде голову приклонить, негде отдохнуть. А воду бери с собой в жбане, в бочонке.

Вода теплая, пахнет деревом, плохо утоляет жажду.

Только и спасения, что в тени, под телегой между колесами. А то поднимешь оглобли, свяжешь их вожжами, подопрешь дугою, а сверху набросишь полог… Вот и тень.

Земля — густой чернозем. В хороший год, с дождями вовремя, только собирай урожай. Но если подует жестокий суховей, черт его знает откуда, от Каспийского моря, с азиатских пустынь, — подует порывисто, со зловещим жаром, даже в ушах звенит, и сыплется тебе в лицо тончайшая, не видимая глазом пыль. Пыль даже солнце заслоняет. Оно становится красным, кроваво-багровым. И печет и давит на тебя, и ты задыхаешься и не знаешь, где спрятаться.

На глазах сохнут листья, желтея безо времени, сохнет, сжигаемый пылью, тучный колос и все туже сжимается, и постепенно умирает зерно. Подует ветер, и осыпается иссохшее зерно на землю, нужное разве птицам.

Трескается земля, словно прося помощи у человека; еще недавно густая рожь ломается, овес садится «в клетку», вкривь и вкось, шумливое просо, еще не налившись зерном, звенит своими широкими, уже побуревшими листьями.

Не поют жаворонки, молчат перепела, ошалело мечутся грачи и падают, истомленные, где-нибудь в тени под высокой межой. Лови их в это время голыми руками!

А в небе ни тучки, ни облачка. Лишь иногда в самой выси, кажется, под каким-то несуществующим небом стоят перистые, скучные обрывки облаков.