Восход - Страница 8

Я не мог поверить, что она полюбит меня. За что? Я неотесан, некрасив, вдобавок без руки. И, боясь, что действительно влюблюсь безнадежно и тяжело, я отошел от нее. Потом влюбился в другую девушку — Лену, получил отказ. А затем революция.

Попал в уездный город и весь ушел в работу. Попросту говоря, стало не до любви. Даже к Лене ни разу не заезжал н старался при командировках избегать ее село. Слишком горьки были воспоминания. А все ни к чему. Не такое время.

Но слова матери, что Соня заходила к нам, спрашивала обо мне, а потом перестала ходить, тронули меня. Вспомнились наши беседы с Соней в саду, где она кормила меня пельменями и поила малиновой настойкой. Вспомнилось, как у себя в комнате при школе она сообщила мне об убийстве Распутина, затем об отречении царя.

Мы оба радовались этим событиям. Накануне отречения царя я находился под домашним арестом. Урядник, обыскивая, нашел у меня несколько брошюр, привезенных мне братом Мишей с войны. С меня была взята подписка о невыезде.

И вот сейчас, медленно идя межою и оглядываясь, как вор, прихожу к мысли, что много хорошего я видел от Сони. И то, что она, внимательно относясь ко мне, иногда подтрунивала, — что ж, ей скучно было, она ни с кем не дружила, а тут подвернулся человек достаточно грамотный, начитанный и, как она говорила, «самородок». Обижаться мне не на что. Потом она взялась учить меня, не знаю зачем, немецкому языку. Советовала поступить в университет Шанявского в Москве. Иногда неизвестно почему во мне пробуждалось самолюбие. Я негодовал на ее превосходство надо мною и злился. Ишь «самородок»! Будто неотесанный какой-то камень. Но ведь большая часть моих товарищей по работе в уезде тоже «самородки». Правда, есть среди нас люди с высшим образованием и со средним. Они разного возраста. Вот врач, старый земский врач Сонин, вот землемер Начеткин, вот сын священника Гаврилов. Этот окончил духовную семинарию, но вступил в партию и заведует уездным отделом народного образования. Вот старик Соколов, учитель гимназии. Он мой заместитель во внешкольном подотделе. Боков — председатель комсомола. Он окончил гимназию.

Минует оно, грозное время, не будет войны, голода, разрухи, тогда и нам можно будет учиться. А сейчас надо собирать силы и ценить каждого способного человека, если он решил работать с нами. Что ж Соня? Она может быть очень полезной. Пустяки, что она дочь дьякона. Да какого еще дьякона! Из мужиков.

Я подходил к калитке сада. Соню я заметил, когда пошел в сад. Она была за густым малинником у клубники. То мелькнет ее белое платье, то покажется голова с пышными волосами, то вновь скроется. Она меня не видела.

Долго я стоял и любовался ею, прячась в густой тени огромной яблони. То и дело оглядывался по сторонам, как бы кто не увидел. Но ни в огородах, ни в переулке никого не было. И вот она встала. В руках у нее тарелка, полная клубники.

Посмотрев по сторонам, Соня начала выбираться из грядок. Она шла теперь лицом ко мне, в сарайчик. Лицо ее было, как показалось мне, хмурым, брови сдвинуты.

Вдруг поднявшийся ветер зашелестел в саду среди деревьев. Посыпались яблоки, стуча по сухой земле, как град. Ветер взметнул Соне волосы с затылка на лоб. Она поправила их на ходу и быстро прошла в сарай. Скрипнула дверь.

Внезапно упали первые крупные капли дождя. Зашелестели по листьям. Еще осыпались яблоки. Робость моя исчезла. Я тихонько на носках приблизился к сараю. Остановившись у полузакрытой двери, я постучал.

— Кто там? — испуганным, как мне показалось, голосом спросила Соня.

— Царь Петр, — осекшимся голосом ответил я.

— Кто, кто?

— Софья Павловна принимает?

В это время хлынул дождь. Я быстро открыл дверь и вошел.

— Здравствуйте, Соня!

— Здравствуйте, Петр Иванович. Руки у меня грязные, извините.

На «вы» началось.

Она подвинула мне блюдце с крупной ягодой.

— Спасибо, Софья Павловна, — в тон ей ответил я. И видел, как едва заметная складка возле ее рта мелькнула и исчезла.

Мы хорошо понимали друг друга.

— Ешьте, ешьте, — сурово глянув на меня, настойчиво предложила Соня.

— Что-то неохота!

Она перебирала клубнику, чистила от лепестков. Пальцы ее, выпачканные в ягодах, работали быстро.

Чтобы не молчать, я спросил:

— Как живем, Софья Павловна?

За ответом ей в карман не лезть.

— Так же, как вчера. А вы?

— Помаленьку.

И опять молчание. А дождь хлынул потоком. Загудел ветер, в саду зашумело, явственнее слышалось, как падают яблоки.

— Отрясет яблони дочиста, — сказал я.

— Не жалейте. Спадает падаль.

— Падаль что, а есть здоровые.

— Здоровое никогда не упадет, — сказала она подчеркнуто.

Соня встала, отряхнула фартук, подошла к двери и подставила ладони под дождь.

Она старательно мыла не только ладони, но и руки до локтей. Затем, брызнув на меня, принялась вытирать их полотенцем.

Молча села, набрала несколько спелых ягод в горсть.

Ягоды были сладкие, ароматные. Я вглядывался в лицо Сони. Нет, оно не такое, как раньше. Стало еще лучше, свежее. Даже сквозь загар виднелся на щеках румянец, а на чуть вздернутом носике красовались еле заметные веснушки. Соня повзрослела, пополнела. И вновь проснулось во мне едва зародившееся чувство, которое я тогда подавил. Пытаюсь подавить и сейчас.

«Нет, нет, не надо», — внушаю себе и невольно вызываю образ Лены. Мысленно ставлю их рядом, но, к моему удивлению, лицо Лены словно в тумане. И странно — только сейчас я ощутил, что Лена бледнеет перед Соней. Почему — понять не могу. Да ведь я как следует и не разглядел Лену, не узнал ее характера. Мне даже не пришлось с ней как следует поговорить. Такова ли в самом деле она, эта Лена, какой я ее вообразил? Соня, вот она, вся тут, с ее характером, лицом, с ее иронией и особым мягкосердечием.