Восход - Страница 50

От такого тоста Егор прослезился, Васильев нахмурился, Климов ничего не понял, Тарасов кивнул головой в знак согласия, а Ванька побледнел и есть перестал.

Во время этого разговора я наблюдал за Брындиным. Что только не делалось с его лицом! Оно было багровым, и рябинки с веснушками походили на медные копейки. Ему до крайности не нравилось такое обхождение с арестованными. Он не мирился с «деликатностью» своего предчека. Не раз у них происходили по этому поводу крупные ссоры. Кулачный боец, «выручала» или «надежа» — от одного только взмаха рук его заранее валился народ наземь, — Брындин при допросах брал писклявым криком, руганью; недвусмысленно стучал по столу своим кувалдой-кулаком и тем добивался показаний. Ему ничего не стоило и осуществить свои угрозы, за что, впрочем, попадало от Ивана Павловича. А Ивана Павловича он любил по-отцовски нежно, а слушался, как младенец, хотя ругался с ним далеко не по-младенчески.

Брындин был старше нас с Иваном Павловичем лет на семнадцать. Мы ему годились в сынки, как и многие наши сверстники, работники уезда.

Иван Павлович особого склада человек. Он мне сосед по нашему волостному селу Владенину. Моя мать из этого села. Народ там культурнее, чем в нашей Леонидовке. Во Владенине четырехклассная «министерская», а не церковноприходская школа. Ее-то и окончил Иван Павлович. В ней преподавали дроби и зачатки алгебры. Иван Павлович увлекся математикой и мечтал поступить в Учительскую семинарию в Пензу, но революция дала ему иной ход. Он был назначен председателем уездной Чрезвычайной комиссии.

Отец у Ивана Павловича — мужик умный, грамотный. В давние годы он был избран старшиной волости. Он справедливо разбирался в любых делах и не особенно доверял писарю, пропойце и взяточнику. Отца, кроме земского начальника, все уважали. Избранных на волостном съезде старшин по правилам утверждал земский. Когда отца Ивана Павловича избрали на второй срок — на три года, — земский выборы не утвердил. Своей честностью, неподкупностью и заступничеством за крестьян Павел Терентьевич Боркин не понравился земскому.

В шестом году в наше восставшее против помещика село пригнали стражников. Силы были неравны. Тогда на подмогу прискакали мужики из Владенина. Во главе их был отец Ивана Павловича.

После разгрома сел главарей сослали в Сибирь. Туда же был сослан и отец Ивана Павловича. Ване в то время было одиннадцать лет. Теперь отец снова дома. Несмотря на подорванное каторжными работами здоровье, он заведует в волости земельным отделом.

Отец и внушил Ивану Павловичу чуткое отношение к людям.

Способ допросов был у Ивана Павловича свой, не брындинский. Этот способ заключался в умении заглянуть в душу преступника, дознаться, чем он дышит, вызвать на откровенность, тщательно взвесить факты.

— Что ты с ними канитель разводишь? — донесся до меня из кухни голос Брындина.

Они с Боркиным были там. Совещались.

— А ты иди, угощай их. Скоро с ними отправишься.

— Угоща-ай, — проворчал Брындин, — слово-то какое!

— По дороге зря чего не делай.

— Чего?

— Руки свои держи. Помни, ты везешь… цветочки, — шепотом произнес Иван Павлович и уже громче добавил: — Бутончики нераскрытые.

Занятые картофелем, вряд ли что слышали арестованные, особенно Климов. Этот совсем не похож на бутончик, а скорее на старый репей с обвисшими листьями.

— Покушали? — войдя, спросил Иван Павлович.

— Спасибо, — ответил Егор.

— Я сыт, — пробурчал Климов. — Теперь бы поспать.

— Можно. Только здесь вам будет душно. Всю ночь вы пили да курили. Здоровья не жалеете. Мы отправим вас в амбар. Туда вам уже сенца принесли. Идите, только не курите. Потом разбудим — и в путь.

Все это сказано Иваном Павловичем с явной насмешкой над Брындиным, но тот насмешек вообще не понимал. Его опять передернуло.

В амбар препроводили Тарасова, Климова и Васильева. Заперли, поставили часовых. Пол на всякий случай проверил Брындин. Затем уже не в амбар, а в кухню к Василисе поместили Егора. Этот никуда не денется. Дверь на улицу заперта, в окно не полезет.

Скоро из кухни до меня донесся укоряющий голос Василисы:

— Достукался, черт рыжий, на старости лет. И что тебе надо было? Аль плохо жилось? Теперь небось Федора-то обыскалась тебя. Нет и нет муженька… Что, не говорить ей? А зачем это мне! Да ты лучше своей Федоре на глаза не кажись. Она вон какая лошадь, убьет.

— Убьет, — согласился Егор и тяжело вздохнул.

Василиса принесла нам жареной картошки с бараниной, зеленого луку, малосольных огурцов и редиски.

Внося, обернулась в дверях к Егору и дала наказ:

— Ты, идол, сиди, не балуй, а то вон ухват в углу.

— Что ты, Василиса! Я как баран.

— Козел ты вонючий, — поправила его Василиса и усмехнулась нам.

Как она сама-то, бедная старуха, измаялась. Ведь с вечера на ногах и в такой тревоге.

Скоро в дверь кухни громко постучали. Первым направился Брындин, за ним Василиса. Она скоро вернулась.

— Идите-ка и вы. Чего-сь там неладно.

«Неладного» ничего не случилось. Это, оказалось, приехал Филя с красноармейцем Митей.

Но каков был Филя? Встрепанный, мокрый, грязный, без повязки на глазу. Он тяжело дышал и не мог слова сказать.

— Что, друг, с тобой? — насторожился Иван Павлович.

— Вот че-ерт!.. Дайте попить.

Филя вернулся с двумя подводами. На телегах какая-то поклажа. Одна укручена вожжами, как воз с рожью.

— Пойду отпрягу, — взялся Брындин.

— Догнал? — спросил Иван Павлович.

— А то как же!