На кровати, каких я ни у кого в жизни не видел, разве что на картинах, спал, утопая в перине, помещик Тарасов. Он лежал лицом к стене, обняв подушку, как в молодости обнимал жену. Сон его был младенчески спокоен.
Меня поразило обилие книг в массивных шкафах, установленных вдоль стен. Сколько книг! И почему до сих пор мы не вывезли их из помещичьих гнезд? Надо вывезти и распределить по сельским библиотекам, по избам-читальням. В этом виноват в первую очередь я — завувнешкол УОНО.
А на стенах в рамках за стеклами портреты. Среди домашних, фамильных, среди разных генералов и толстых помещиков висели портреты писателей, художников, композиторов. Странное дело! Как все это не вяжется с тем, что сейчас происходит здесь.
Иван Павлович забеспокоился:
— Петр, ты что там долго возишься?
— Книг у него уйма! — нарочно громко, чтобы Тарасов проснулся, ответил я.
— Книги ты оставь, а его буди.
Я резко сдернул с Тарасова одеяло.
— Вста-ать!!
Тарасов сначала вскинул ноги, будто ударили его по животу, затем ноги упали и поднялся корпус.
— Веселее вставайте, ну!
— Что, что? — вопрошал он, протирая глаза.
— Конференция кончилась, ехать пора.
— Лошади готовы?
— Давно ржут. А вы еще не собрались.
— Чемоданы берите под кроватью. Я сейчас, быстро.
— Все ли в них? А драгоценности не забыл?
— В шкатулке, в шка… А-а-а! — завопил он вдруг, увидев наган.
Потом, выйдя из оцепенения, деловито осведомился:
— Собственно, сколько вам надо?
— Дорого не возьму, со скидкой на старость. Только собирайтесь не по-барски, быстро.
Он натянул брюки, пристально посмотрел на меня и вдруг радостно спросил:
— Ведь вы заведующий внешкольным подотделом УОНО?
— Совершенно верно.
— А меня не припоминаете?
— Припоминаю чуть-чуть.
Я же был у вас не однажды. Ваш помощник мне пьесы отбирал. У меня пьесы старые. Ваша фамилия Наземов? Ну вот, товарищ Наземов, слушайте. Почему от меня до сих пор библиотеку не берут? Кроме этих книг, у меня еще есть много. Не на себе же я буду их носить в город. Это безобразие!
— Вот за библиотекой мы и приехали вместе с председателем ЧК, а у вас какие-то гости нехорошие.
Из села доносились рев выгоняемого скота, блеяние овец, хлопанье пастушеских кнутов, голоса женщин, звон отбиваемых кос, неумолчное пение петухов, гоготание гусей и сытое кряканье уток на реке.
Утро вступало в свои права. Просыпалось все живое в селе, в природе, радовалось, ликовало. Только мы вот находимся здесь среди чужих. Они с испитыми, синими лицами, испуганными глазами, в которых нет-нет да блеснет смертельная злоба. Мы сторожим их.
Вот тучный Климов, помещик, сидит в углу на соломе, раскачиваясь, как базарный болванчик. С ним — Тарасов. Этот уже привел себя в полный порядок, даже галстук надел. Сидит за столом, книгу листает от нечего делать. Вон Ваня. Вся напускная спесь с него слетела, и он сидит на диване рядом с Егором. Они о чем-то перешептываются. Все они известны нам, только один, Васильев, лично не известен ни Ивану Павловичу, ни Брынде. Оба они работать в городе начали позже меня. А я знал этого человека, еще когда он был начальником милиции при земской управе, а при Советской власти возглавил восстание на базаре в селе Маче, где вместе с ним отличился и Егор Полосухин. Его вместе с Егором отправили в губернский город, но они каким-то образом оба снова очутились на воле.
Бывший офицер Васильев не отзывается на свою фамилию и не отвечает ни на какие вопросы. Правда, я мог бы напомнить ему кое-что, но это преждевременно. Интересно, как он будет вести себя при встрече с Филей. Его он поневоле должен узнать. Не кто другой, как Филя, во время подавления восстания прямо с лошади, на которой сидел верхом, прыгнул на Васильева и придавил его собою.
Васильев, видимо, начал догадываться, что где-то видел меня. Он искоса посматривал в мою сторону, но я как бы не замечал этого.
— Так кто же еще был с вами? — в который уже раз спрашивал Иван Павлович, обращаясь к Васильеву, но тот по-прежнему молчал.
— Климов! — крикнул Иван Павлович. — Кто сбежал от вас?
Климов, перестав раскачиваться, вдруг изъявил желание:
— Опохмелиться бы мне.
Все, кроме Васильева, улыбнулись. Климов совсем опустился и, кроме самогона, ни о чем уже не думал. Он даже не знал хорошенько, как здесь очутился.
— А почему тебе только одному опохмелиться? — спросил Иван Павлович. — Ишь какие барские замашки остались! А им не надо?
— Оно всем не мешало бы, товарищ чека, — пробурчал Егор с дивана. — Язык не работает. Голова кругом.
— Ваня, а ты будешь опохмеляться? — спросил Иван Павлович Жукова.
— Нет! — резко отказался Ванька. — Они мне тут не компания. И я с ними зря. О Баку мечтаю. Проберусь к брату нефть качать. А эти, — указал он на остальных, — откровенно говоря, шваль. Их давно пора под овраг.
— И меня?! — воскликнул Егор.
— Тебя-то первого. В самый ров! — приговорил Ваня.
— Вот так че-ерт! — развел Егор длинными руками. — А еще в родню к нам просился. Да ведь ты… Кто ты? — вопросил Егор и обратился уже к нам: — Нет, гляньте, честного труженика в расстрел, а его, спекуляшку… Я и сидеть с ним рядом не хочу.
Егор отодвинулся на край дивана и просящими глазами обвел нас.
— Это ты честный? А я, откровенно говоря, спекулянт? Это ты труженик, а я…
— Скажи добрым людям, вон им — откуда на тебе обужа, одежа? Молотком, что ль, по подошве настучал? — огрызнулся Егор, не спуская с нас заискивающего взгляда.