Восход - Страница 109

109

Жильцев подошел к столу, налил в стакан воды и, взглянув в сторону Романовского, продолжал:

— Если кому не нравится отмена хлебной монополии, установите повышенную оплату за пуд хлеба… Что сейчас происходит в деревне? Один бедняк, второй середняк, третий кулак, а Романовский прибавил еще — четвертый просто дурак. В деревню присланы продотряды. Ходят они по амбарам, проверяют, обмеряют и выгребают хлеб. А что получилось бы, если бы послать в города, в магазины и на склады, самих крестьян на правах продотрядчиков? Здорово получилось бы! Магазины ломятся от всяких товаров. Закупают их не рабочие, а спекулянты-мародеры… Здесь этот субъект, — он указал на Романовского, — на крестьянство напал. Да, крестьяне лапотники, в лаптях ходят, щи несоленые хлебают, без керосина сидят, дегтя нет, пузо тощее. Верно. Зато он, этот фрукт, гляньте, какой щеголь! И рубаха вышитая, и брюки галифе, и хромовые сапоги. Хоть пляши гопака, танцуй. А мужику какое житье? Как встал, так за вытье. Не-ет, кума, не своди, кума, с ума!

Надо сказать, что речь Жильцева произвела сильное впечатление на всех крестьян, съехавшихся с мест. В Брестском мире мало кто разбирался, а вот о насущных нуждах, о крайнем недостатке самых необходимых товаров они имели понятие. Это больное место. И, кажется, излечить его можно просто. Способ предлагает Жильцев.

— От лица всего совещания решительно предлагаю хлопотать о немедленной присылке в деревню товаров! — выкрикнул Жильцев. — Пусть даже в обмен на тот хлеб, который собран по уезду. Комитеты бедноты пусть работают, но не ломают дров. Продотряды в деревне излишни. Разве вот в жнитво они помогут на уборке. И пусть поменьше пьянствуют. Повторяю — у нас, левых эсеров, с левыми коммунистами ничего общего нет. Совсем наоборот.

— Кончили? — спросил Шугаев, когда остановился Жильцев.

— Да, — ответил Жильцев и уселся рядом с Филей.

Он что-то даже шепнул ему. Филя, сделав кислую мину, кивнул. Я знал, что Жильцев, как и многие из ораторов, после каждой речи спрашивает соседа: «Хорошо ли я говорил?»

— Кто еще выскажется? — спросил Шугаев, но все молчали, пораженные речью Жильцева. Некоторые во время его выступления кричали:

— Правильно!

— Давайте товаров!

— Верно говорит.

— А где товаров взять?

— Продотрядчики обещают.

— Есть и бедняки спекулянты.

— Ни соли, ни керосина, ни гвоздя.

Наконец встал высокий бородатый мужик, попросил слова. Шугаев позвал его на сцену. И вот он, кособочась и чуть прихрамывая, поднялся, повел рукой по усам, затем по черной бороде и с места в карьер начал:

— Ни черта я, братцы, не понимаю. Или уж мы в самом деле быдлы, как сказал вон тот, — и мужик кивнул в сторону, где сидел и покуривал Романовский. — Зачем же нас созвали? Чтобы двух левых слушать? Господи, один левый и другой левый. Один, слышь, — грабь подряд, другой — рожь не трожь, а жри овес. Конечно, товары хорошо. А где у чертей их взять? Ездил я недавно в Пензу к дочери, хлебца отвез, так на дороге дьявол поломает ноги…

Бородатый мужик запнулся, потом продолжал:

— Замозговали они нас. Как соловьи поют, только, чую, все эти левые свихнулись. Правды в них нет. Как печник и плотник, бывал я в городах, бывал на реке Волге, повоевал, трех ребер лишился. И знаю рабочий народ. Нет, он не обманет, не подведет под фуганок. И не в манишках рабочий ходит и совсем на этого губпродкома не похож. Как я могу ему поверить, что он за рабочих? Он за грабеж всех подряд. А тронь-ка среднего мужика. Он сейчас же в обнимку с кулаком. И пошла у них стачка супротив власти. А тут говорят — грабь и бедняка. Это уж контра. Гидре под хвост таких левых коммунистов! У нас одни коммунисты, большевики. Вон другой левый, эсер, начальник милиции. Не трожь, мол, кулаков, они человеки. Тронешь, плакать начнут. А мы мало от них плакали? Пока я воевал, они у меня семью по миру пустили. Теперь я совсем бобыль. Так, что ль, говорю али перед вами вру?

— Верно, Цыпленков, говоришь!

Да, это был Яков Цыпленков, с которым мы встретились в петлинской чайной. Человек без трех ребер.

— А вот мы, гольтепа, лапотники, у себя в селе самых неимущих в барское имение вселили, и вроде артель вышла. Раньше артели были из рабочих, разных по ремеслу, а теперь на земле поставили артель. И, гляди, раздуем кадило не хуже попа, приходи, кума, париться. И вам советую так! У нас уж пчелки мед собирают.

Речь Цыпленкова, несколько нескладная и путаная, но всем понятная, прерывалась то веселым смехом, то хлопками. Говорил свой человек, мужик, деревенский печник. Когда он внезапно окончил и вытер усы, то повернулся к Романовскому и молча погрозил пальцем.

После Цыпленкова выступил Федя из Горсткина. Вот уж не ждал, что выступит этот молчаливый человек! Он рассказал, как у них организовался комбед, как сделали обыски у кулаков, нашли хлеб у мельников и даже в тайных ямах в мельницах. Рассказал, что в помещичьем имении Тарасова они организовывают коммуну, а пока до общего посева собираются вместе убрать урожай. В первую очередь вдовам и безлошадным хозяевам.

Я очень опасался — вдруг он проговорится об арестах заговорщиков. Нет, Федя промолчал. Он прошел ко мне, поздоровался и сел рядом.

Во время его выступления как бы случайно я поглядывал на Жильцева. Хотя бы единый мускул дрогнул у него на лице. Что он в это время думал? Мне кажется, он хорошо знал об арестах. А может быть, и не знал? Если же и узнает, то подумает — арестовали за сокрытие хлеба. Но надо быть настороже, особенно Филе.

От нашего села выступил Григорий Семакин. Он также рассказал, как работает комбед, сколько нашли хлеба, сколько вывезли и что в бывшем имении Сабуренкова уже с весны работает артель.

109