Восход - Страница 10

Григорий в тельняшке сидел здесь же за столом, рядом с Соней. На особом списке проставлялись имена незваных. А из них уже заявились бородатый Николай Гагарин, сухопарый Митенька Карягин, лавочник Иван Гордеев, тучный Лобачев, мельник Сергей Дерин и другой вредный народ.

Они пришли будто не на собрание, а просто посидеть на школьных дровах, как на завалинке, покалякать. Прочий люд расположился кто у прясел, кто возле изгороди школьного палисадника. Большинство лежало на траве. Надо всей этой толпой, как испарения, вился махорочный дым.

Женщины держались особо, возле церковной сторожки.

Илья принарядился, словно на праздник. В зеленой сатиновой рубахе с белыми полосками, в новых солдатских сапогах, в полусуконных брюках. Был Илья побрит, причесан. Вообще-то он человек аккуратный, а тут еще такое дело! Илья не любил неряшливых, ленивых людей. До революции он несколько лет работал в Пензе на трубочном заводе и перенял от рабочих не только любовь к ремеслу, но и аккуратность.

Илья покрикивал на подходивших.

Народ шел вразвалку, нехотя, мимо синей церкви с шестигранной, как толстый карандаш, колокольней, мимо красного дома священника.

За оградой еще цвела густая персидская сирень.

Тише всех шагает мой отец в несуразной, облезлой шапке, несмотря на жару. Отец то и дело зачем-то оглядывается на нашу избу, стоящую неподалеку. Избу эту построил я в прошлом году, когда мечтал жениться на Лене.

Вот опять отец оглянулся на избу и даже шапку снял. Там наша мать стоит со своей неразлучной кумой Маврой и еще какими-то бабами. Судачат, поглядывая в сторону школы.

— Скорее, дядя Иван! — кричит Илья моему отцу. — Вон Осип шагает шустрее тебя.

Илья смотрит на меня, улыбается. Осип — дружок моего отца. Отец зашагал быстрее. От лысины его, как от зеркала, отскочил солнечный зайчик.

Отец и горбоносый Осип сошлись, поздоровались, пожали друг другу руки и отошли к пряслам, к которым по воскресеньям приезжие из деревень привязывают лошадей. Отец и Осип — дружки не только по бедняцкому сословию и не только по нюхательному табаку. Они друзья по пению в церкви. Оба дерут — уноси ноги! — басами на левом клиросе.

Осип готовится взять у отца преогромную щепоть табаку. Но отец, зная его жадность, сыплет на ладонь малую толику. Ведь табак стоит денег, а теперь его редко и увидишь.

Вот и сейчас они, усевшись на дубовое бревно возле прясел, принялись нюхать и усиленно кряхтеть, будто дрова кололи. Завзятые нюхательщики редко чихают. Ноздри у них как бы луженые.

Мимо стола проходит Володька Туманкин. Высокий, угрюмый мужик с длинным темным лицом. Это брат бывшего сельского писаря — Апостола. Мужик хитрый, начитанный. В церкви добровольно и безвозмездно служит псаломщиком. Они друзья с Митенькой. Володьке сорок лет. Он середняк, но из тех, которые жмутся к кулакам. Когда была организована ячейка, Володька — Владимир Туманкин — тоже записался. Но вскоре выяснилось, почему записался. Обо всех постановлениях, которые касались хлебной монополии, мобилизации, обысков, ловли дезертиров, — обо всем этом на второй же день извещались те, кого это дело касалось. Володьку уличили и выгнали из ячейки.

— Зачем его черт принес? — спросил Илья Сатарова.

— Как зачем? — удивился Сатаров. — Выведать и предать.

— Ничего он не узнает… Глянь, и Яшка Абыс тут! — воскликнул Илья.

Действительно, возле сухопарого Митеньки и возле тучного Лобачева, лавочника, крутился мужичок, по прозвищу Абыс.

Маленький, подвижной, весь какой-то изломанный, с пропитым голосом и синим лицом, он вызывал отвращение. Но Абыс числился бедняком. Все выделенное ему имущество он пропил.

Подходил, хромая, Василий Крепкозубкин, по прозвищу Законник. Человек грамотный, строгий, непьющий и некурящий. Как инвалид японской войны, он раньше получал — и сейчас получает — пенсию. Знает старые законы и советские декреты лучше, чем любой работник в волости. Кроме того, интересуется астрономией, жизнью людей разных стран. В старое время в течение нескольких лет был председателем ревизионной комиссии кредитного товарищества. Сейчас в сельском Совете тоже председатель по ревизии. Он середняк. Себя в обиду не даст и чужого не возьмет. Лицо чуть скуластое, бородка небольшая, сходящая клинышком. Волосы, чтобы ветер не трепал, подвязывает черной ленточкой. Серые умные глаза с хитрецой посматривают из-под низких бровей недоверчиво.

Он прошел на крыльцо, поздоровался со всеми, пристально посмотрел на Соню, будто раздумывая, подать учительнице руку или нет, и решил на всякий случай подать.

Василий сел рядом со мной. Мы с ним старые друзья. Подружились еще до революции, дружили и позже, когда я работал писарем в нашем общество.

— Приехал навестить?

— А как же, дядя Василий.

— Ты, говорят, теперь какой-то чин в уезде? Это хорошо, если из нашего села рука есть в уезде.

— Почему?

— Мало ли что? К чужим поди сунься. А тут, как непорядок какой, к тебе. Мошенников пока много, хапуг на наш век тоже хватит.

«Внесен ли он в список?» — подумал я и, улучив момент, показал Илье на Крепкозубкина. Илья в ответ кивнул.

Кто-то из лежащих на траве закричал:

— Дава-ай!

Илья подошел к Соне, что-то спросил, потом объявил:

— Товарищи, прежде чем начать собрание, должен пояснить вам. Это у нас не общее собрание всех граждан, а только беднеющих. То есть попросту бедноты, которая на данный период является главной силой революции в деревне. Так что не обижайтесь. Мы не прочь и с середняками, но голосовать будут только те, кои в списке. Мы на этом собрании из бедноты выберем комитет. А какие его правомочия, то сказано в декрете от одиннадцатого июня этого восемнадцатого года.